Превозмог воевода – швырнул соперника оземь, да так, что нарыхлом и сам едва устоял. Ан устоял – и Спата взвилась в смертельном замахе.Асгейр не поспел откатиться. Ощерясь, вскинул он меч… но от подобного удара нетобороны. И ещё не баяли про такого датчанина, чтобы поглядел Мстивою Ломаному вглаза и уцелел. Хлынула кровь и ушла глубоко, до самого жара, где ещё шипели,разваливались уголья. Асгейр опрокинулся навзничь, и было сразу видать –вылетела душа.

Никто не крикнул, не подал голоса на поляне, враз будтовымершей до самого края, лишь тут и там робкие девки отводили прочь белые лица,прятались за спины парней. Но не уходили. Вождь постоял немного, я видела –трудом далась ему победа. Наконец двинулся, шагнул на край насыпи, к валунам.Рубаха с правого боку висела длинным клоком, открывая живое тело, грязное,залитое потом и кровью. Славомир когда-то принёс мне эту рубаху, сбитую вкрасно-бурый комок: Бренн велел выстирать! И чтобы к утру зашила!..

Концом почервоневшей Спаты вождь указал Блуду на пленника,что сидел прежде подле Асгейра:

– Развяжи…

Датчанин поднялся, и варяг неспешно кивнул на груду оружия:

– Возьми меч…

До Хауковых подлётков дошёл черёд прежде, чем до негосамого.

– Этих двоих враз, – сказал воевода. Он был к томувремени ранен ещё, в бедро, и слышно хлюпало в сапоге. Датские отроки поднялисьс зелёными скулами, с крепко сжатыми ртами. Так кончался их первый поход, и ужене будет другого. Не сводя зачарованных глаз с воеводы, на чужих ногах пошли ксваленным в траву мечам. Может быть, и успеют один раз замахнуться.

Хаук дернулся встать, копьё Блуда немедленно уперлось ему вгрудь, но, жестоко напарываясь, он всё-таки встал:

– Пожалей мальчишек, вендский хёвдинг, это моиусыновлённые! Такому, как ты, волкодаву немного чести грызться с волчатами!

Блуд перевернул копьё, тычком сбил дерзкого с ног. Я неждала, что воевода захочет ответить, но он глянул на Хаука и сказал негромко иглухо:

– Твои братья датчане забавлялись в моей деревне, ловямладенцев на копья. Кто пожалел тогда моих маленьких сыновей…

Отроки разыскали мечи и подходили к нему, по сути уже неживя. Хаук не сдался:

– Взял бы лучше меня вместо них, ты, мститель, я крепчедерусь. И я кое-что тебе подарю.

Воевода лишь усмехнулся углом рта, медленно, беспощадно.

– О каких подарках толкуешь, – сказал ХаукуБлуд. – Не спросясь всё взяли уже, и сам полонён!

Мальчишки один за другим взошли на курган, где было тесно отмёртвых. Мстивой на них едва покосился. Хаук как будто опять почуял надежду:

– А вот развяжи руки, и поглядишь. И ты того невозьмёшь ни силой, ни серебром, коль сам не отдам.

– Развяжи его, – сказал вдруг воевода. Блуднаклонился поспешно. Хаук перешагнул через ноги товарищей, через раскиданныемечи. Встал посередине поляны. И долго тёр, разминая, затёкшие, непослушныекисти. Воевода не торопил его. Потом Хаук сунул руку за пазуху, под толстуюкуртку, под шерстяную рубаху… и вытащил наружу свирель. Простую сверлёнуюдеревяшку, старую, потемневшую и с одного края надколотую. Покачал головой,стукнул пальцами по свирели, вытряхивая какие-то крошки. Набрал воздуху в грудьи заиграл.

Вождь молча слушал его, опершись на длинную Спату.

Наши кмети все ловки были кто с гуслями, кто с гудком, кто стой же свирелью. Меня даже пугали при Посвящении, будто таких, что не умели, впрежние времена не водили ни в лес обагрять мечи, ни в Перунову храмину. Незанимать было нам хороших гудцов… но не таких, как этот датчанин. Не могувыразить, не могу лучше сказать! Надколотая свирель у него плакала человеческимголосом. Как дитя, заплутавшее без пути сырой ночью в тёмном лесу. Как женщинана берегу великого моря, сокрывшего знакомые паруса. Как воин, похоронившийдрузей. Не объясню! но подвинулась во мне душа, подвинулся мир. Звенела равнаяслава своим и чужим, побратимам и храбрым врагам, с которыми выпало биться…Славомир, Славомир, подумала я. Не такой одинокой и страшной была бы его последняяболь, если бы знал или мог хоть надеяться, что во мне его сын. Если бы мнеснова проснуться возле костра и увидеть его рядом с собой, стоящего на коленях.Если бы я представала ему не в кольчуге, вечно в кольчуге…

Хаук, зажмурясь, ласкал напряжённым ртом старое дерево,сильные пальцы сжимали треснувший край. Я глянула на усыновлённых. Эта песнябыла и для них, и я видела, что они понимали. Ишь выпрямились, ососки. Нет, имсегодня не умирать.

…Пела свирель, и вдруг обрело стонущий голос немое горемужчины, воина-сироты, которому досталось увидеть, как наползает с моря туман имешается с уже остылым, удушливым чадом его сожжённого дома…

Хаук вдруг оборвал песню, вытер ладонью губы и прямопосмотрел на вождя.

– Хорош ли подарок, Мстивой Ломаный? – спросил оннегромко.

Тот не ответил. Повернулся к мальчишкам, мотнул головой –обоих как ветром сдуло, кинулись к Хауку, два губошлёпа. Небось уже были бырады в свой черёд как-нибудь его заслонить, да не получится. Он им сказал:

– Принесите меч, храбрецы.

Те сорвались искать, не зная, не то позабыв, что его мечлежал глубоко на морском дне, заплывал текучим песком. Хаук сам не ведал того,но мы-то запомнили. Мой побратим смекнул быстрее меня, тугодумной. И – вытянулиз ножен свой собственный, подарок Яруна:

– Возьми…

Хаук взвесил меч на ладони, примерился, благодарно кивнул.Шагнул уже, но оглянулся, сверкнули белые зубы.

– Держи на память, валькирия!

Кинул свирель. Я поймала её, тёплую от его рук. Я успелаподумать: ему бы Блуда отдаривать, не меня незнамо за что. Он весёлым прыжкомвзлетел на смертную насыпь и встал перед вождём:

– Теперь убивай.

Они были почти равного роста, Хаук глядел ещё повышеАсгейра, но гибче, не такой кряжистый. Я с ним рубилась тогда на корабле, и онбы меня, наверное, уложил. Но ему не выстоять против Мстивоя, хотя на варягесвоей крови было уже не меньше, чем датской. У моих ног сидели два оставшихсяпленника. Я смотрела на поединок, держа умолкнувшую свирель. Таких песен, какнынче, она уже не споёт.

Пощажённые отроки молча смотрели, как погибал их наставник…В одном храбрый Хаук мог быть уверен вполне: они его не забудут. Его и славногоАсгейра, оборонявшего своих людей до конца, как подобает вождю. Да. Можновстать ради этого под безжалостный меч и не вскрикнуть, даже когда затрещитребро и рука чуть ниже плеча… Хаук перехватил черен, пробуя защититься, –новый удар пришёлся лезвие в лезвие, как будто он ударил скалу, рукоять вышиблоиз ладони, дарёный меч перевернулся в воздухе, упруго звеня на лету, ивоткнулся за валунами. Хаук поднял голову и улыбнулся варягу в лицо, глядя, кактот замахивается.